Расстрелять! – II - Александр Покровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А ночь непроглядная, минус тридцать, залив парит, то есть лохмотья серые от воды тянутся к звёздам, и где там Витя среди всей этой зимней сказки — не рассмотреть. Все нагнулись, вылупились, не дышат — неужели в лепёшку? Всё-таки наша «Маша» — 10 тысяч тонн — как прижмёт, так и останется от тебя пятно легкосмываемое.
Осторожненько так в воздух:
— Витя! Ви-тя!
От воды глухо:
— А…
Жив, балясина, чтоб тебя! Успел-таки под пирс нырнуть. Все выдохнули: «Ччччёрт!» А помощник от счастья ближайшему матросу даже в ухо дал. Живой! Мама моя сыромороженая, живой!!!
Бросили Вите шкерт, вцепился он в него зубами, потому что судорога свела и грудь, и члены. Вытянули мы его, а шинель на нём ледяным колом встала и стоит. Старпом в него тут же кружку спирта влил и сухарик в рот воткнул, чтоб зажевал, как потеплеет.
Стоит Витя, в себя приходит, глаза стеклянные, будто он жидкого азота с полведра глотанул, а изо рта у него сухарик торчит.
Старпом видит, что у него столбняк, и говорит ближайшим олухам:
— Тело вниз! Живо! Спирт сверху — спирт снизу!
Витю схватили за плечи, как чучело Тутанхамона, и поволокли, и заволокли внутрь, и там силой согнули, посадили и давай спиртом растирать, и вот он потеплел, потеплел, порозовел, и губы зашевелились.
— Я… я…— видно, сказать что-то хочет,— я…
Все к нему наклонились, стараются угодить.
— Что, Витя… что?
— К бабе… я хо… чу… о… бе… ща… ал…
«Вот это да! — подумали все.— Вот это человек!»
— Андрей Андреич! — подошли к старпому.— Витя к бабе хочет!
— К бабе? — не удивился старпом.— Ну, пустите его к бабе.
И Витя пошёл.
Сначала медленно так, медленно, а потом всё сильнее и сильнее, всё свободнее, и вот он уже рысцой так, рысцой, заломив голову на спину, и побежал-побежал, спотыкаясь, блея что-то по-лошадиному, и на бегу растаял в тумане и в темноте полярной ночи совсем.
Виноват!
Бес до белых фуражек ходил в шапке. У нас белые фуражки когда начинаются? Первого мая? Ну вот! Первого мая он и переходил с зимней шапки на белую фуражку. Чёрную у него с камбуза увели. Комбрига просто подбрасывало, когда он видел этого урода.
— Бесовский! — орал комбриг.— Почему в таком виде?!
— Виноват, товарищ комбриг! — таращился Бес.
— Где ваша чёрная фуражка?
— Нету, товарищ комбриг.
— Как это «нету»?
— Так, товарищ комбриг, с камбуза увели.
— Вы что, не офицер?
— Виноват, товарищ комбриг.
— Что «виноват», что вы из себя дурака корчите? Почему не купите новую фуражку? Что у вас, денег нет?
— Никак нет, товарищ комбриг, всё пропил.
— Сволочь сизая!!! — орал комбриг.
— Виноват, товарищ комбриг.
— А-а-а!!! — вопил комбриг, и его вой, подхваченный ветром, носился по Кронштадту, как прошлогодние листья.
Нечто
Вечерняя поверка — нуднейшее занятие. Строй, перед тем как уснуть, стоит в кубрике, построенный в две шеренги. Старшина перед строем читает фамилии по списку. Каждый прочитанный должен выкрикнуть: «Я!»
В общем, скучища страшная, поэтому самые одарённые прячутся во второй шеренге.
Курсант Федя Кушкин стоял во второй шеренге и смотрел в затылок Петьке Бокову, по кличке Доходяга.
Доходяга держал руки не по швам, как это положено на вечерней поверке, а скрестил их у себя сзади.
Федя Кушкин от скуки посмотрел в эти руки. Правая ладошка у Доходяги была сложена так, словно просила, чтоб в неё что-нибудь вложили.
Федя смотрел в эту руку и думал, что бы в неё вложить. Вскоре Федя придумал: он улыбнулся, расстегнул клапаны флотских брюк, вытащил из них всем нам понятно что и вложил его Доходяге во влажную ладошку.
Доходяга, почувствовав в руке нечто большее, чем просто ничего, вытаращил глаза и оживился. Оживившись, он сжал в руке Федино нечто так, что Федя заорал сильно.
— В чём дело,— вскинул голову старшина,— ну?
— Боков! — заметил старшина что-то.— Ну-ка, выйти из строя.
И Доходяга вышел из строя, ни слова не говоря, мелкими шажками, но он вышел не один. Такими же шажками, этаким караваном, он вывел за собой одареннейшую личность — Федю Кушкина — держа его за нечто.
Колокольчики-бубенчики
В совместном проживании двух военно-морских семей в одной двухкомнатной квартире есть свои особенные прелести. Тут уже невозможно замкнуться в собственной треснутой скорлупе; волей-неволей происходит взаимное проникновение и обогащение и роскошь человеческого общения, которая всегда, поставленная во главу угла, перестаёт быть роскошью.
В субботу люди обычно моются. И в подобной квартире они тоже моются. Один из военно-морских мужей влез в ванну, предупредив жену относительно своей спины: жена должна была прийти и её потереть. Но поскольку жена должна была ещё и приготовить обед, то вспомнила она о спине с большим опозданием. В это время в ванне был уже другой, чужой муж, который тоже дожидался, когда же придут и потрут, а её собственный муж в это время уже лежал на диване весь завернутый и наслаждался комфортом.
Комфорт — это такое состояние вещей и хозяев, когда телевизор работает, ты дремлешь на диване, а на кухне, откуда тянет заманчивым, кто-то погромыхивает кастрюлями.
Дверь ванной открылась сразу же, и перед женой, оторвавшейся от жареной картошки, предстал намыленный розовый зад изготовившегося. Мужские принадлежности довольно безжизненно висели.
— Эх вы, колокольчики-бубенчики,— воскликнула повеселевшая жена и, просунув руку, несколько раз подбросила колокольчики и бубенчики.
Первое, что она увидела на мохнатой от мыльной пены повернувшейся к пей голове, был глаз. Огромный, чужой, расширенный от ужаса ненамыленный глаз.
С чего всё начинается?
Да с крика, конечно же.
И даже не с крика, а с воя какого-то. И будто воет не одна, а сразу триста бешеных собак.
Тактическая обстановка; ты с полным чемоданом различной формы одежды прибыл служить, кричат не на тебя, но в твоем присутствии, и с непривычки кажется, что кричат всё-таки на тебя.
— Вас надо взять за шкирку!
И окунуть в пиц-с-з-дууу!
И чтоб вы там до дна достали!
И чтоб вас сверху накрыло!!
Всеми её тухлыми лепестками!!!
А чуть поодаль происходит следующий неприметный разговор:
— Ах ты, тля неторопливая! Ты что ж, думаешь, если я здесь вот так хожу, то, значит, я ничего не вижу, а?! И не делайте так ножкой, будто у вас сифилис и поэтому вам всё прощается!
После этого я подумал:
— Всё, Саня, теперь ты здесь долго жить будешь…
МАТЕРИАЛЬНАЯ ЧАСТЬ
Призовое траление
На призовое траление должна прибывать комиссия. И комиссия прибыла: целая свора вместе с адмиралом. И на полном серьёзе: одни мину ставят, другие её тралят, а комиссия отслеживает.
К комиссии в день приезда приставили человека для обеспечения, и она тут же обпилась шила и обожралась тут же, конечно, консервов. Закусили и перестали соображать. А на другой день боевое траление. На приз.
Только где ж её в океане найдёшь, мину-то! Командир тральщика, который должен тралить, говорит тому, кто должен для него мины ставить:
— Ты, слышь, хлебчик-то там привяжи, ладно?
— Ладно.
Хлебчик — это такая штука, её из пенопласта можно сделать, её привязывают за шкертик к поставленной мине, и он плавает по поверхности океана и обозначает минную связку так, что его в волнах не видно, а в тромбон наблюдается. Тромбон — он что твой перископ с пятнадцатикратным увеличением: мышь не проскочит.
Посмотрел командир дивизиона тральщиков в тромбон и вспотел: дверь посреди океана плавает. Хлебчика у них, у сук, не нашлось, так они дверь где-то оторвали и к мине присобачили. Вот… гондоны! И шкертика ещё у них не хватило, и встала у них дверь в море раком, и волна об неё хлопает, и на всю округу разносится — бум! бум! Вот… гондоны, а?!
Комдив оторвался от тромбона и повернулся к тому, кого к комиссии приставили:
— Где эта вонючая комиссия?
— В кают-компапии.
— Жрут?
— Жрут.
— Пока они ползают ещё, ты им шильца-то добавь, плесни им, родной, шила и закусочки, закусочки непременно сообрази,— говорит комдив и подзывает к себе корунд — рейдовый тралец.
На тральце командиром лейтенант.
— Эй, убоище, ну-ка давай, дуй сюда!
Корунд подскочил.
— Так, лейтенант, дверь видишь?
Лейтенант кивнул.
— Давай, тихо сыпь до двери и выдернешь её, понял?
Корунд «посыпал» до двери. У него не винты, а такие лопухи, что сыпать нечего — мигом был. Он тебе дёрнет.
Лейтенант заарканил дверь и к а к д ё р н у л!.. И мина, с трудом поставленная, всплыла. Мины у нас старые, 1908 тире 1936 года рождения, вот минреп-то и оторвался.